замороженными пальцами в отсутствии горячей воды, заторможенными мыслями в отсутствии, конечно, тебя. я застыну. выстрелю в спину. выберу мину. я не нарочно, просто совпало.
Dead By April – For Every Step (Acoustic)
error 404. потеряна связь и, кажется, слишком давно сбиты ориентиры, связующие крепко; сильно: почти до боли и крика, застывшего глубоко где-то, требующего, чтобы выпустили наружу. ему внутри мало места, он разрывает: секунда ― начнется пожар. внутри нас много лжи, и мы даем ей выйти через слова ― такие чужие, такие неправильные, лживые, лишние, в корне неверные. мы, очевидно, просто сбились с пути, с верной дороги. мы, очевидно, потерялись.
я заблудился. ты ― юг, а я ― без сомнения иду на север. холодный. и точно одинокий. спаси меня ― это же то, чего я так хотел. ты же слышала? ты же знала? или все было не так?
я заметил тебя не сразу: ты терялась в толпе безликих людей, которые каждый день появлялись вокруг, пробегали мимо, но все еще оставались незнакомцами, просто случайными людьми, у которых цель только одна ― оставаться такими же случайными. это просто прохожие, они не хотят меня знать, они не держат меня невидимыми нитями, не приковывают к себе бессонными ночами и твоим тихим голосом на грани крайнего безумия. знаешь, там были белые стены и санитары в халатах, знаешь? знаешь, там была белая стена, я любил её, на ней можно было пальцем рисовать чаек, представляя, что это невидимые чернила, чертить мир под твою диктовку, знаешь? знаешь, как я ненавижу тебя за это, знаешь?
у тебя холодные пальцы, когда в маленькой уютной кафешке мы хватаемся за один стаканчик кофе. помню твою неловкую улыбку так ярко, словно это было несколько часов назад, словно между нами и не вырастала пропасть, словно я не падал в снедающую бесконечность, в которой только одно ― тьма и такая родная бессонница. я помню своё бойкое «привет» так ярко, словно это было несколько минут назад, словно между нами не сбивали жестокое «прощай». слово за слово. имя за именем. казалось, что мы знаем друг друга вечность, а не несколько жалких часов. «привет, минха. я ― кихён, и я не знаю, что ты мой соул, и, поверь, лучше бы никогда не узнавал».
ты выбивалась из все той же толпы теперь яркими красками, а моя натянутая улыбка перестала быть таковой, теперь для тебя она была искренней. как давно ты ходила в этот парк послушать выступления музыканта-любителя, который пытался среди тысяч лиц найти своё спасения? я не спрашивал, если честно, мне не хотелось знать, мне было безразлично. август обрел краски; казалось, что он спас. но, увы, я просто не знал.
мы просто вздохнули: нам больше не страшен свой тридцатый день рождения; нам больше не важен тот человек, который остался лишь метками, спрятанными под одеждой. мы никогда не говорили друг другу о том, что нашли соула; что не знаем, кто он и что нам хотелось бы его найти. мы просто знали, что у нас нет таймеров. больше ничего не имело значения.
мы были спасены. мы были марионетками у судьбы.
ты любила осень. я тоже. тебе нравился холодный, северный ветер только за то, что в такие дни моя куртка оказывалась на твоих плечах, а ладонь ― сильнее сжимала твою, пытаясь согреть замерзшие пальцы. ты любила греться в объятиях, утыкаясь носом в грудь. а я, ― если честно, ― любил зарываться руками в твои волосы, а после ― легко касаться губами твоей макушки. кто-то находящийся за пределами этой маленькой вселенной мне был совершенно не важен.
ты все еще любишь осень. я ― ненавижу её. она не приносит ничего, кроме полного разочарования. не могу терпеть эти деревья, сначала так приятно радующие глаз своими разнообразными, разноцветными листьями [красный, зеленый, желтый, гнилой коричневый], а после ― раздражающие своей наготой, уродуя красивое небо, затянутое тучами, такими черными, предвещающими не один час проливного дождя, что будет барабанить по железным узким поддонникам, растекаться лужами по асфальту и отражать в них все краски ночного города.
она подарила разочарование тобой, минха, тобой.
всё как всегда: ты с носом закуталась в плед, на фоне ― всё такая же бессмысленная дорама, над концом которой ты снова плачешь. где-то там, далеко, в этом счастливом конце фильма кричат чайки ― содрагаюсь. а ты, щелкнув пальцами, начинаешь увлеченно рассказывать историю. знакомую мне, я слышал её раньше, в ней чайки ― главные герои; я рисовал её на стенах психиатрической клиники, оказывается, под твой голос. под. твой. ты знаешь, что я ненавижу чаек? этих противных, крикливых птиц? (я люблю их безумно, если честно, но тебе не обязательно этого знать).
― метка?
и я знаю ответ до того, как ты обнажишь шею.
минха, правда, я не нарочно, вышло случайно.
твоя рука на запястье ― обжигает. хочется скинуть, но ты держишь крепко. просишь объяснить; доказываешь, что так даже лучше ― мы связаны чем-то большим, чем просто чувствами. ты такая наивная, минха. такой еще ребенок. а ведь тебе двадцать четыре, повзрослей, наконец. мир ― не белый, не светлый и не чистый, и люди в нём ― не кристальные и не чистые. они порочные, минха, и предают, даже если этого не хотят. перестань верить в сказки ― они лживые. все до одной.
твоя рука на запястье ― огнем. хочется скинуть, но ты держишь крепко. просишь остаться. плачешь. [умоляю, не надо, перестань разрывать сердце на части, иначе я не смогу]. в горле застреваешь «останусь», а с языка слетает совершенно другое ― «ненавижу». уйди. исчезни. вычеркнись и сотрись из жизни и памяти. твоё присутствие рядом ― проклятье. просто исчезни.
за спиной ― хлопнет дверь. хочется вернуться, но назад ― пути нет. напиться ― почему бы не выход; забыться ― не чувствовать больше. закрыться снова в себе ― снова не спать по ночам; снова слышать твой голос [перестань, воображение, хватит]. и снова тихо сходить с ума, бросая в стену ручки и нотные тетради. всё ― валится с рук. и, снова и снова, раздирать метку на шее, стараясь стереть и разорвать ту невидимую нить.
ненавижу тебя, минха.
но прошу, спаси меня снова ― разорви эту нить.
(ведь, очевидно же, что я тихо схожу с ума где-то вдали)
очевидно же, ведь, что глубоко в душе я люблю тебя, хоть и бегу без оглядки.